Ещё одной яркой индивидуальностью 3 отделения 366 группы был Андрюша Скивко (Скив или Скиф - на акустику почти неотличимо). Его индивидуальность начиналась с походки. Передвигался он как породистый иноходец с некоторым уклоном в бок. Даже поворот шеи очень гармонировал с его неповторимой рысцой. Другой отличительной особенностью была его речь в фонетическом смысле. Сказать, что он картавил, значит поставить его в огромный безликий строй людей, говорящих букву «р» грассируя. Его «р» была не просто грассирующей, она практически отсутствовала, как у потомственного парижанина из богемы. Когда Андрюша был дежурным по потоку, его доклад в начале лекции звучал примерно так: «Кыхс смихна! Товахищ полковник! 36 кыхс к лекции по ОМСС готов. Дежыхный кыхсант Скивко». А ещё у него было замечательное междометие, которое с помощью букв русского алфавита крайне тяжело воспроизвести. Похоже на короткое, мимолётное кряхтение. Когда у Андрюши спрашивали: «Что Андрюха? Не пускают тебя в увольнение?», он отвечал: «А (короткое кряхтение)! С-суки!». Видимо имелись в виду командиры всех степеней и званий, так жестоко обращавшихся с его свободолюбивой душой. Вот я и подошёл к сути рассказа. Никто не знал, какие такие мысли таились в скрытной душе Андрюши, но внешние проявления его устремлений были известны всем. Любил Андрюша до самозабвения булочки с изюмом в любом сочетании: с пепси-колой, ряженкой, кефиром, в общем, со всем, что можно было купить в чепке. А если они (булочки) к тому же были мягкие и теплые, только что из печи, то эти органолептические свойства продукта поднимали кайф на недосягаемую высоту, и даже напитки оставались в стороне. Чего греха таить, все мы на младших курсах ходили с голодными глазами, но Андрюша был просто «булочный» наркоман. В любой перерыв Андрюша умудрялся прорваться в чепок, ноздри его хищно раздувались, а в глазах загорался сладострастный тусклый огонёк. Такие прорывы частенько становились причиной опозданий на занятия, что, конечно, не добавляло очков в его послужной список. Вообще говоря, мне кажется, что Скив пребывал в перманентном «залёте», соответственно, наказание, к нему применяемое, также было перманентным. Может, я утрирую, но всё-таки не так далёк от истины: на младших курсах Скив практически ни разу не ходил в законное увольнение. Следует подчеркнуть, что ещё больше, чем булочки Андрюша любил свободу. Ну какой тут остается выход? Правильно, самоход! В силу Андрюшиной скрытности, никто не знал его методических подходов к этому рискованному мероприятию, но сдается мне, что изощрённая изобретательность Андрюши не имела границ. Я думаю, что он мог бы легко написать научно-методическое пособие «Как грамотно ходить в самоходы», потому что никто явно его за руку не поймал. Командир группы Тоцкий, конечно, имел все основания подозревать Андрюшу, но поймать на месте преступления не мог, за что и не взлюбил нерадивого курсанта, мягко говоря, очень. Андрюша платил ему той же монетой. Его реплика: «А! Сссуки!» большей частью была адресована именно Тоцкому. Дорогой читатель! Представляешь ли ты, что такое три года без увольнений! Всё это время Андрюша периодически совершал грубейшее нарушение воинской дисциплины, а может даже воинское преступление под названием «самоход». И вот наступил четвёртый курс. Знаменитый приказ Министра обороны № 350 принёс в наши ряды небывалую свободу: разрешено ходить в «гражданке» в увольнения каждый день, хоть до утра. Начался разброд и шатания. Уже после окончания самоподготовки, а то и раньше по плацу дефилируют молодые люди с короткими стрижками в гражданском платье, в той же «граждане» не спеша, в наглую проходят мимо окон дежурного по училищу. Самые рациональные выпрыгивают из окон казармы первого этажа прямо на улицу Парадную и, отряхнувшись, продолжают дефиле. Потом, конечно, пришедший на смену дедушке-генералу, новый начальник училища Степан Лигута поприжал весь этот либерализм, но постоянные увольнительные у старшекурсников всё равно остались, так же как и гражданская форма одежды в шкафах каптёрки. И вот тут со Скивом произошла странная метаморфоза! Он, конечно, вместе со всеми уходил в увольнения, но быстро возвращался и большей частью в вечернее время находился в расположении. Я бы сказал, что он стал принадлежать к весьма немногочисленной группке заядлых «аборигенов» казармы. «Аборигены» выходили за забор исключительно за продуктами или ещё по какой-нибудь сугубо бытовой надобности. Они быстро возвращались в родную казарму, врубали магнитофоны и телевизоры, кипятили в банках чай, расстилали на табуретках газеты-скатёрки с нехитрой снедью, раскрывали умные и не очень книги, вели задушевные разговоры, культуристы качались, в общем, идиллия. Приходит на ум: «Чистые портянки, кашка зашибись, нафиг мне гражданка, в рот она …сь!». Или: «Хорошо живётся нам детям из приюта, нет у нас ни пап, ни мам, но полно уюта!». Как-то раз я сам остался в «аборигенах», устав от огней и пороков большого города. Видя скучающего с погасшим взором Скива, я спросил: - Андрюша! Почему так охладел к свободе? Тебя же никто не держит, иди на все четыре стороны. - В том-то всё и дело! – ответил Скив. – Понимаешь, Анфиса, ханьше, когда я шёл в самоход, сехдце в гхуди билось как колокол, по телу пхобегал озноб. Волосы дыбом вставали, когда пхедставлял, что будет, если поймает «гохячо любимый» Тоцкий. А если офицех?! Вообще дыхание останавливалось, кховь в жилах закипала. Было ощущение настоящей жизни! А теперь что? Скука, тоска! Нет адхеналина! - Да … - сказал я. – Булочки и адреналин, вот настоящие военные наркотики! Скив! Где ты? Как поживаешь? Отзовись, встретимся, посидим, я куплю тебе самые лучшие булочки! 15.12.2005 г.